Астрология

Вот я и придумал проделывать это намеренно, на глазах у скептиков. Скажу, что, гирями начав, я задумал добавить ещё резиновые пули, выстреливаемые из ружья. Я их ловил в кулак, опять же затормаживая большим хотением добиться невозможного. Когда записывали в Мюнхгаузены, отвечал, что с шулерами за одним столом никогда не сиживал: на пиру легче обмануть. Да что я-то? Вот американец Камерон Якобсон, тот вообще резиновые пули зубами ловил. И это не обман. Я сам тогда своим необычным зрением видел, как это всё происходило… Может, из-за моей природной исключительности я острее других чувствовал пределы, очерченные провидением…
Иван Михайлович также вспоминал, что впервые убедился в совершеннейшей уникальности своего мировосприятия во время одного из тренировочных полётов, будучи курсантом Парижской авиашколы:
— Полёт — это риск. Но я могу, значит, смею и должен. Уровень авиации того времени часто рвал волосок жизни пилота. Ты в воздухе. На земле находятся душевно неуравновешенные, жаждущие ради забавы пострелять по аэроплану. Попал под обстрел и я однажды. Плоскости машины оказались в дырах, а одну пулю, приближающуюся ко мне, я увидел. Каким-то образом я заставил её изменить путь, изловчившись, схватил. Когда посадил аппарат, она была тёплой… Если даже предположить, что пуля была на излёте, моё действие всё равно не дало бы положительных результатов… Но я её, как Якобсон, заметил в нужный момент…
Якобсон — феномен циркового искусства — задолго до Ури Геллера взглядом гнул металлические ложки, распрямлял звенья массивной цепи, останавливал ход хронометра, замедлял и ускорял его. Он говорил, что ловить зубами пули может только в дни, приходящиеся на полнолуние, когда его восприятие движения сверхбыстрых тел искажается. Был даже проделан опыт. К внутренней стороне оконного стекла мчавшегося мимо Камерона экспресса прикрепляли газетную страницу. И он слово в слово воспроизводил её содержание, поясняя:
— Ничего особенного. Для меня вагон неподвижен, печатный текст маячит перед глазами. Для остальных экспресс уже далеко. Я вижу вагон неподвижным ровно столько, сколько хочу…
В 1972 году участница Великой Отечественной войны, москвичка Евдокия Малахова рассказывала об артиллеристе Павле Сорокине. Этот тогда двадцатилетний лейтенант видел полёт как своих, так и вражеских снарядов. Но только ночью. Днём, как выразилась фронтовичка, в его зрении что-то не срабатывало.
Великий полководец А.В. Суворов простил растрату интенданту Ивану Муровцеву только за то, что тот различал движение выстреливаемых пуль: их находили там, куда он указывал. Президенту США Джону Ф. Кеннеди демонстрировали невероятные способности морского пехотинца М. Кветковски, которому (хоть и не всегда) удавалось менять траекторию снаряда, выпущенного из гаубицы. Тот же Кветковски мог отклонять траектории пуль, выпущенных из пистолета да так, что они поражали отнюдь не основную мишень, а контрольную, отнесённую на десять метров в сторону.
— Я воспринимаю пулю, как назойливую муху, которую отгоняю взглядом, — признавался морской пехотинец, — и для меня всё это просто.
Однако жизнь показывает, что всё не так просто. Например, Заикин говорил:
— Как только я потерял здоровье, исчез и таинственный дар.
Якобсон тоже отказался от приносящей изрядные доходы карьеры человека-пулеуловителя, как только у него обнаружили злокачественную опухоль мозга. Морской пехотинец М. Кветковски умер от аналогичной болезни.
Евдокия Малахова говорила об испепеляющем, поистине дьявольском взгляде лейтенанта Сорокина, ставшего через много лет после войны жертвой загадочной болезни. У Заикина же был взгляд добрейшего человека. Стало быть, раз на раз не приходится. Не стоит сомневаться, пожалуй, только в том, что многие знания — это многие печали… Но что мы знаем об этом феномене? Представьте, не так уж мало.
Познакомимся с утверждением российского учёного Н.Д. Львова: «Глаза — это выросты мозга». Мозг, что тоже доказано, — источник энергии, преобразующейся в силу. Сила, в свою очередь, не может быть пассивной, а должна использоваться в нашем случае для воздействия на смертельно опасные предметы — пули, гири, артиллерийские снаряды. Однако возможно ли это? По мнению парапсихологов, разделяющих взгляды знаменитого физика Вернера Гейзенберга, вполне возможно. Ведь принцип неопределённости, сформулированный им, пробил огромную брешь в казалось бы незыблемой парадигме Ньютона, действующей только в жёстких рамках материальных закономерностей. Гейзенберг не боялся отбросить замшелые догматы:
— Массовое поведение (как в толпе людской, так и в атомах) может быть предсказано нашим мозгом, который, меняя восприятие реальности, кардинально изменяет её. Энергия, передаваясь прерывисто, обретает такую мощь, что физический мир может обрести любую форму, желаемую человеком, правда, человеком далеко не всяким, только могущим мгновенно взаимодействовать с глобальным информационным полем Земли, и находить искомое в его лабиринтах, созданных для избранных.
ЛЕОНА ДАР:
ОТВАГА, ГРАНИЧАЩАЯ С БЕЗУМИЕМ
(По материалам Г. Черненко)
Полёты на воздушных шарах всегда вызывали большой интерес, а уж те, что совершала американка Леона Дар, и подавно. Конкурентов она не знала. Отважная воздушная гимнастка поднималась в небо, уцепившись зубами за каучуковый зажим. С шаром её связывал лишь тонкий металлический трос, прикреплённый к трапеции под корзиной. Высоко над землёй гимнастка бралась за трапецию и проделывала на ней головокружительные трюки. В Россию Леона Дар приехала впервые летом 1887 года. Свои полёты в Москве она совершала из знаменитого сада «Эрмитаж». Московская газета «Новости дня» называла их «демонстрацией замечательной ловкости», «поразительным по искусству и красоте зрелищем». Через несколько выступлений аэронавтка покинула Россию, но спустя два года приехала опять.
В то лето в Белокаменной выступал соотечественник американской гимнастки, воздухоплаватель-парашютист Шарль Леру. Однако даже его громкое имя и рискованные прыжки не ослабили впечатления от воздушного номера бесстрашной гимнастки. Гастроли Леоны опять начались в саду «Эрмитаж». Поднималась она не одна. Её сопровождал аэронавт Эдуард Спельтерини, а иногда и кто-нибудь из зрителей, пожелавший испытать свою храбрость (разумеется, не бесплатно).
Спельтерини управлял подъёмом и спуском шара, а также помогал Леоне Дар после её выступления подняться по верёвочной лестнице в корзину. Обычно шар уносило ветром за пределы Москвы, и там, бывало, случались неприятные происшествия. Об одном из них газета «Новости дня» сообщала: «Последний полёт Леоны Дар ознаменовался довольно печальным инцидентом. Воздухоплаватели опустились в трёх верстах от Рогожской заставы, на поле, засаженном картофелем. Крестьяне с гиканьем и криками окружили их. „Режь, рви, круши!“ — ревела толпа. Некоторые из селян выкапывали картофель и швыряли его в воздухоплавателей. Помощи осаждённым ждать было неоткуда, и крестьяне, разорвав в трёх местах шар и обрезав канаты, поддерживающие корзину, принялись за расхищение всего, что попадало под руку. Наконец прибыла полиция, и воздухоплаватели кое-как освободились от неистовствовавшей толпы».
В начале августа 1889 года Дар и Спельтерини приехали в Казань, где также намечались полёты. Стартовая площадка была устроена в излюбленном месте отдыха горожан — Панаевском саду. Уже второй полёт, состоявшийся 10 августа, стал из ряда вон выходящим событием: было широко объявлено, что вместе с заезжими аэронавтами решил лететь профессор Казанского университета Н.П.